Графоманы идут…

Когда-то он «брал» их на себя. А потом и мне перепало. Я узнала  сполна это слепоглухое, часто агрессивное племя. Не говорить им правду – значит предать слово, сказать – обрести врагов, по меньшей мере, недоброжелателей.

Владимир Михайлович Тыцких - крепок. Я же всегда ему жаловалась – разрушают они меня своими текстами, долго потом «зачитываю» раны каким-нибудь классиком, пока не приду в равновесие. Совершенно согласна с Валентином Курбатовым, что всякое прочитанное бездарное слово всю жизнь в нас потом работает, отравляя ядом своим.

Что за время такое? Идут графоманы по России. Они и раньше были, но сидели тихонечко, боясь высунуться. С ними можно было разговаривать, как разговаривал, например, Александр Суворов. «Согласно одной из версий, к умирающему Суворову приехал граф  Хвостов, бывший бездарным поэтом. Суворов сказал ему, прощаясь: “Митя, ведь ты хороший человек, не пиши стихов. А уж коли не можешь не писать, то, ради Бога, не печатай”.

Сегодня графоманы откормлены  новой  подленькой системой, которая с экранов телевизоров прививает населению вкус никудышными песенными текстами, объявляет народу, кого должно считать народным и выдающимся. После этого понимаешь – не виновен графоман. Востребован он системой, как всё недоразвитое, недоученное, ненастоящее, нерусское, антипатриотичное. Здорово сказал недавно Владимир Михайлович: «Непатриотично писать с ошибками на родном языке». А уж выдавать это за литературу – тем более.

Сколько раз мы пытались деликатничать с ними, показывая распространённые ошибки, желая творческого усердия, призывая к литературной учёбе. И телефонные трубки они бросали, и демонстративно из студии уходили, и общаться переставали, гордо издавая книжки в красивых обложках, в вычурных графических завитках, с фотографиями ушедшей молодости.

Они тоже озабочены «уходящим» читателем. Однажды услышала от графомана: «Вот уйдём мы, кто останется после нас?» Подумала: тут, действительно, никого не останется.

В четырнадцатом номере «Сихотэ-Алиня» Вячеслав Лютый цитирует Олесю Николаеву: «…графоман – это совершенно бездарный человек, который стремится, чтобы его поделкам был дан статус высокого творчества. Он компенсирует недостаток таланта избытком собственной активности. Сейчас графоманы социализируются, создают свои группы, свои премии. В этих обстоятельствах начинающему поэту и прозаику пробиться к читателю почти невозможно. Кроме того, графомания оказывает влияние и на профессиональное экспертное сообщество – художественная планка падает, слова не соответствуют тому, о чём идёт речь».

На одной из последних встреч в Уссурийске, где собралось немало такого рода авторов, Владимир Михайлович говорил о засилии графоманов в литературной жизни. Я поглядывала на аудиторию. «Да-да», – кивали они, сокрушаясь, и было ясно – ни один графоман себя графоманом не считает. И  все графоманы твердят хором: «Ничего я не буду исправлять. Это мне пролилось свыше. От Бога. Друзья сказали, что хорошо».

Недавно позвонила одна участница литературного конкурса:

– После вашего проклятого конкурса я болею. Вы искажаете суть моих рассказов.

 Я в ответ:

– А, может, вы не так написали, если вас не поняли? Читатель не обязан чувствовать одинаково с пишущим. Он воспринимает то, что вы написали, а не то, что хотели написать.

– Мои рассказы очень хорошие. Бог вам судья. Вы тоже не всегда будете здоровы…

Конечно, не всегда. Трудно быть здоровым после такого. Когда выходят эти доморощенные «рассказы», думаешь: что же так сильно влечёт людей к антилитературной, антикультурной, по сути – антиобщественной деятельности? Для себя спокойнее не участвовать в жюри подобных конкурсов. Вообще не прикасаться, не вкушать яда, не обретать врагов. Но не от нашего ли молчания имеем то, что имеем?

Много говорят сегодня о терапевтическом действии творчества. Графоман – часто человек  хороший. Как отнять у него это целительное занятие, столь благотворное для него и столь вредное Культуре? Вот и подумаешь, прежде чем высказаться резко и решительно. А так иногда хочется.

«Ну, ведь не идёте же вы делать операции больным только потому, что пошли на пенсию, и у вас появилось много времени…», – обходя острые углы, сказал однажды Владимир Михайлович одноразовой гостье нашей литературной студии. Одна дама в шляпе возмущённо воскликнула на замечания: «Так вы что, разбирать меня собираетесь?!» Героиня другой «писательницы» (тоже «писательница») ходила по городу и отчитывала горожан за то, что даже бесплатно не хотят брать её «детские книжки». В Уссурийске мы слушали долгое вступление к «стихотворению», помогающее понять это «стихотворение». Однажды иногородний автор отругал меня по телефону за то, что не успела прочитать его книгу, подаренную  на выездной встрече. Книг мне тогда вручили целую гору, но какое ему до этого дело. А уж мысль, обязана ли я всё это читать, товарищу не доступна в принципе.

Некий графоман со стажем пришёл в гости, разложил на столе вырезки из газет, пару книжек-брошюрок и, сославшись на статью, в которой его назвали «капелькой Есенина», предложил за деньги написать материал о его творчестве. «Вы же написали про Павла Васильева», – было его аргументом! Николай Морозов в своём «Живом облаке» за деньги говорил графоманам, что они талантливы и растут, как грибы… При наличии таких «крёстных отцов» и отсутствии элементарного профессионального отбора графомания совершает триумфальное шествие, идёт в наступление. Кто-то из настоящих считает – само отомрёт, кто-то смеётся, кто-то впадает в уныние. Владимир Михайлович стоит на своём... Если графоман прёт напролом – то и Тыцких рубанёт, как положено. С иным поговорит спокойно, ведь бывает, не ведает человек о своём недуге. Но самое главное, чего боится Владимир Михайлович, – вдруг затерялся среди них пишущий, которого проглядели, не распознали оттого, что слился с общей массой. И Тыцких осторожничает, работает бережливо, как золото намывает, идёт к ним на встречи, читает подборки, проводит мастер-классы… Хотя вполне мог бы написать за это время уже, наверное, не один роман.

Эльвира Кочеткова

Из книги «Красная ветка»